Не знаю, зачем неспециалисту копаться в прошлом, лучше спросить непосредственно у него. А если серьёзно, то, по моим наблюдениям, медиа-археология интересна либо специалистам в этой области, что очевидно, либо – всё же – молодым художникам, которые выстраивают свою профессиональную идентичность, либо молодым IT-специалистам, которых интересуют выходы в междисциплинарную работу.
Я, очевидно, принадлежу к первому типу заинтересованных в медиа-археологии, но и в данном случае, как обычно, всё индивидуально. В исследованиях и советского кибернетического искусства, и советской светомузыки, и украинского медиа-арта 1990-х я иду, как ищейка по следу преступника. Мне нравится распутывать загадки, заполнять белые пятна истории технологичного искусства. Поэтому я считаю себя не археологом, но детективом, хотя катарсис от своей деятельности представители этих профессий наверняка получают схожий. 
Расскажу одну из самых интересных историй в своей детективной практике. Я работаю в архивах фонда «Прометей» в Казани, иду по следу украинских светомузыкантов. Нахожу материалы об участии полтавского инженера Георгия Ларионова в казанских конференциях по светомузыке в 1970–80-х. Старожилы фонда ничего конкретного вспомнить о нём не могли – очень много исследователей и практиков светомузыки проходили через «Прометей». В одной из книг регистрации участников конференции конца 1970-х я нахожу его полтавский адрес. Я выигрываю британский и украинский гранты на исследование украинской светомузыки и еду в гранд-тур по украинским городам.
Перед Полтавой моя исследовательская остановка была в Одессе, где, к сожалению, по прометеевским адресам никого не удалось найти – кто-то эмигрировал, кто-то скончался. В Полтаву я ехала без особых ожиданий. Доехав по адресу Ларионова на такси, я попросила водителя подождать меня, так как была уверена, что тут же вернусь. Внизу на домофоне набрала номер квартиры, мне ответила женщина. «Здесь живёт инженер Ларионов?» – «Да, поднимайтесь». Когда я зашла в квартиру, меня встретила слепая вдова Ларионова со словами: «Вы опоздали на два месяца». Я приехала в Полтаву в ноябре, а в сентябре в преклонном возрасте от продолжительной болезни Ларионов скончался. Его вдова была очень рада, узнав о цели моего визита. «Какое счастье, что вы заберёте его цветодинамические установки! Я думала, они окажутся на помойке после моей смерти». В нагрузку к ЦДУ Ларионова я получила около десятка его блокнотов с чертежами этих установок и других инженерных изобретений, теоретическими описаниями принципов работы ЦДУ в области эстетотерапии.
Буквально через полгода меня пригласили сделать кураторскую выставку, посвящённую полтавской светомузыке, в полтавском Центре современного искусства JUMP. Выставка, которая открылась в сентябре, была посвящена памяти Ларионова. Нужно сказать, что полтавская аудитория галереи проявила большой интерес к выставке и её параллельной программе. В основном, кстати говоря, это были молодые художники, которые, как я понимаю, интегрировали историю полтавской светомузыки в свою профессиональную идентичность.

Давайте оставим сочные эпитеты для отечественных пиар-технологов и западных теоретиков левого дискурса. Тем более что последними ещё в прошлом веке были подробно раскритикованы взаимоотношения между современным искусством и капиталом.
Боюсь, что для любого человека, ознакомившегося с оценочными докладами Межправительственной группы по изменению климата, станет понятно, что не только сфера совриска обречена, но и всё человечество. Года четыре назад, когда в моей семье были внедрены все возможные для постсоветского пространства экопривычки, я решила получить дополнительное образование в области экологии, и на сегодняшний день у меня два дополнительных диплома – экотренера и экологиста. Параллельно с получением нового образования мы с моим мужем и коллегой Алексеем Шульгиным написали Art Footprint Manifesto о том, как современный художник, куратор, представитель арт-институции может влиять на устойчивость нашей профессиональной сферы. Под устойчивостью я понимаю минимальное персональное и институциональное влияние представителей художественной среды на окружающую среду, то есть опираюсь на понятие, закрепившееся в «Целях устойчивого развития», принятых в 2015 году ООН.
Мы провели шесть международных конференций, объединивших представителей арт-среды, обеспокоенных климатическими изменениями, глобальным экологическим кризисом и желающих повлиять на эту ситуацию в рамках своей личной и профессиональной ответственности. В 2021 году мы с Алексеем начали вести мастерскую «Устойчивые творческие практики» для студентов Школы Родченко и магистерской программы ArtTECH МИСиС, также мы готовим запуск такой обучающей онлайн-программы для международной аудитории.
Надвигающийся экологический кризис – это нечто большее, чем персональные, в том числе и художественные, амбиции или борьба международных капиталов, в жернова которой попадают развивающиеся страны. Возможно, вы назовёте меня мечтательницей, но я верю, что скоро все мы – люди творческих, научных, инженерных, рабочих профессий – будем трудиться плечом к плечу, как одно целое, над сохранением нашей планеты.